Добрий вечор шановне панство. А сьогодні в нас до вечора вірш. Й ми спобуємо подивитися на цей твір Тараса Григоровича не тількі з позиції верстви віршелюбців, але й з реальной історії. Але спочатку сам вірш. 

ЛИКЕРІ (На пам’ять 5 августа 1860 г.)
Моя ти любо! мій ти друже!
Не ймуть нам віри без хреста,
Не ймуть нам віри без попа.
Раби, невольники недужі!
Заснули, мов свиня в калюжі,
В своїй неволі! Мій ти друже,
Моя ти любо! Не хрестись,
І не кленись, і не молись
Нікому в світі! Збрешуть люде,
І візантійський Саваоф
Одурить! Не одурить Бог,
Карать і миловать не буде:
Ми не раби Його — ми люде!
Моя ти любо! усміхнись
І вольную святую душу
І руку вольную, мій друже,
Подай мені. То перейти
І Він поможе нам калюжу,
Поможе й лихо донести
І поховать лихе дебеле
В хатині тихій і веселій.

Про що насправді, за яку сітуацію чей твір? Ось саме про це ми зараз й прочитаемо у спогадах, що були напечатани в “Киевская старина” 1890 год, N 2. Том XXVIII. Воспоминанія о Т. Г. Шевченкѣ. (Изъ разсказовъ моей матери). Над. М. ; Кибальчичъ. (ст. 175—184).

Я б назвала цю історію: йому минала сорок шоста, а їй лиш двадцять набуло… Але в «Києвськая старина» назва «Невѣста Шевченка».

———

Послѣ ссылки Шевченко возвратился въ Петербургъ и часто бывалъ у моихъ родныхъ,—и у нихъ то онъ и встрѣтилъ свою „Ликеру»… Это было такъ.

Весною 1860 года, г-жа Е—ая, уѣзжая за границу и боясь оставить на произволъ судьбы въ большомъ городѣ завезенную ею изъ Малороссіи молодую крѣпостную дѣвушку, по имени Лукерью, просила мою мать, черезъ посредство своего брата г. М-ва, который былъ друженъ съ нашимъ семействомъ, принять ее къ себѣ на свое попеченіе.

Мать долго отказывалась, стѣсняясь чужою прислугою и опасаясь брать на себя большую отвѣтственность, но наконецъ уступила настоятельнымъ просьбамъ и взяла дѣвушку къ себѣ.

Лукерья оказалась особой лѣнивой, неряшливой и необыкновенно вѣтренной.

Вставала она утромъ позже матери, ничего въ домѣ не дѣлала—и только вышивала какія-то прошивки, будто-бы заказанныя ей ея барынею… Ходила она всегда нечесанная и неумытая,—что, однако, не мѣшало ей заниматься собою, носить тайно шнуровку подъ вышитой сорочкой и заводить интриги съ сосѣдними лакеями, таскавшими ей въ карманахъ жареную дичь…

Ей было тогда лѣтъ двадцать и собой она, въ строгомъ смыслѣ, не была хороша, но весьма привлекательна: круглолицая— въ легкихъ веснушкахъ, кароокая, губы полныя, румяныя, черты грубоватые, коса темная, густая… Росту она была средняго, фигура у нея стройная, прекрасная… Словомъ, симпатичный но довольно обыденный типъ малороссійской дивчины. Одѣвалась она всегда по малорусски и хорошо знала бѣлошвейное мастерство. Мать добавляетъ, что для простой дивчины она была чрезвычайно умна, хитра и ловка.

Первое время Лукерья у насъ не получала жалованья, но потомъ, когда обиженная ея ничего не дѣланіемъ, наша служанка просила заставить и Лукерью работать,—и ей отказали, прислугу пришлось разсчитать, и мать предложила тогда Лукерьѣ мѣсячную плату, съ тѣмъ уговоромъ, что она будетъ по¬ могать ей по дому.

Лукерья, хотя и согласилась на это условіе, работала весь¬ ма неохотно, особенно когда сдѣлалась невѣстой Шевченка. Да и самой матери было какъ-то неловко заставлять ее услуживать при немъ…

Родные мои лѣтомъ жили на дачѣ въ Стрѣльнѣ и Шевченко по прежнему часто бывалъ у насъ. Тутъ онъ и познакомился съ Лукерьей. Ничего особеннаго мои родные не замѣтили въ его отношеніяхъ къ этой дѣвушкѣ—онъ съ нею бесѣдовалъ какъ и со всякой другой,—но вотъ однажды, явившись въ обычное время къ намъ, онъ вдругъ объявляетъ матери, что любитъ Лукерью и хочетъ жениться на ней.

Пораженная этой неожиданностью, мать въ ужасѣ, сразу высказываетъ ему свое мнѣніе объ этой дѣвушкѣ, все что ей извѣстно о ней худого, и начинаетъ его горячо убѣждать отказаться отъ своего намѣренія.

Шевченко, понятно, оскорбился за любимую женщину, которой онъ слѣпо вѣрилъ, вспылилъ и рѣзко возразилъ матери:

— Хочь бы и батько мій ридный уставъ изъ домовыны, то и его-бъ я не нослухавъ!…

Съ этимъ онъ и уѣхалъ, сильно раздраженный противъ матери.

Тѣмъ не менѣе она, считая своимъ нравственнымъ долгомъ, заговорила съ нимъ объ этомъ и въ другой разъ,—и говорила всегда, когда онъ бывалъ у насъ, стараясь всѣми силами удержать увлекающагося и наивно-довѣрчиваго поэта отъ гибельнаго для него шага…

Одйако это не приводило ни къ чему: Шевченко вѣрилъ только своей „Ликери» и раздражался противъ матери, за ея, какъ онъ предполагалъ, панскія предразсудки… Въ результатѣ, между ними, изъ простыхъ и дружественныхъ, установились холодно-вѣжливыя отношенія.

Однажды онъ написалъ матери, прося ее отпустить съ нимъ Лукерью въ городъ за покупками. (Этого письма нѣтъ). Мать отказала, естественно опасаясь отвѣтственности, взятой на себя относительно молодой дѣвушки. Тогда Шевченко пріѣхалъ самъ и лично сталъ просить мать объ этомъ. Она и тутъ ему категорически отказала.

Онъ разсердился и иронически спросилъ:

— А якъ бы мы повинчаны булы, то пустылы-бъ?

— Конечно,—возразила мать,—какое бы я тогда имѣла право удерживать ее…

Страшно раздраженный Шевченко присѣлъ тутъ-же къ столу и сразу, сгоряча, экспромтомъ набросалъ извѣстное стихотвореніе:

Моя ты любо, мій ты друже!

Нѳ ймуть намъ виры безъ хреста…,

направленное прямо противъ моей матери. Между тѣмъ Лукерья, на всѣ вопросы матери, съ наивнымъ цинизмомъ признавалась, что она не любитъ своего жениха, такъ какъ онъ, по ея словамъ, „старый та поганый», а выходитъ за него потому только что „кажуть, що винъ багатый»…

Но этого передать Шевченку у матери не хватило духу…

Какъ то Лукерья простудилась и слегка захворала. Встревоженный Шевченко, желая выразить какъ нибудь свою заботливость, прислалъ ей шерстяные чулки, теплый платокъ и какой то очень старинный, металлическій, большихъ размѣровъ шейный крестъ.

(Съ этими подарками онъ прислалъ письмо, помѣщаемое ниже подъ № 1. «Любая Надежда Михайловна. Передайте оце добро Ликери. Я вчора тилько почувъ що вона занедужала. Дурна десь тёпала по калюжахъ тай простудилася. Пришлите зъ Ѳедоромъ мѣрку зъ іи ноги. За(ка)жу тепли черевики, а може найду готова то въ недилю привезу. Щирій вашъ Т. Шевченко.»)

Первымъ движеніемъ Лукерьи, получивъ эти вещи, было схватить крестъ и начать торопливо скоблить его ножемъ… Но увидѣвъ что онъ не золотой, она съ досадой отбросила его отъ себя, сердито проговоривъ:

— Богъ знае що!… я думала золотый!…

Мы переѣхали въ городъ. У Лукерьи была здѣсь отдѣльная комната и Шевченко сталъ уже посѣщать не насъ, а только свою невѣсту. (У насъ же собственно онъ въ это время бывалъ рѣдко—забѣгалъ днемъ). Приходилъ онъ, случалось, часовъ въ 11—12 ночи, когда мы уже были въ постеляхъ, посылалъ за пивомъ и въ сладкихъ бесѣдахъ со своею „любою дивчиною» про¬ сиживалъ далеко за полночь.

Такъ повторялось почти каждый день… Въ тоже время онъ просилъ мать ѣздить съ нимъ въ магазины покупать и заказывать Лукерьѣ приданое. Такъ было ей заказано тогда два пальто (фасонъ въ родѣ малороссійской я юпки“): одно черное—плюшевое, съ отдѣлкой изъ неразрѣзнаго бархата, другое —бѣлое, суконное, на голубой, шелковой подкладкѣ съ отдѣлкой изъ бѣлаго бархата и золотого шнурка, съ золотыми филигранными пуговицами. Также была куплена черная, круглая шляпка съ перьями. Сдѣлано нѣсколько малорусскихъ костюмовъ, въ томъ чи¬ слѣ шелковый голубой корсетъ. Куплено нѣсколько штукъ гол¬ ландскаго полотна и т. п.

Всѣ эти вещи были привезены къ намъ Шевченкомъ, и онъ самъ составлялъ рисунки для вышивокъ своей „Ликери».

Однажды Шевченко сказалъ матери, что графиня Т—ая приглашаетъ его невѣсту жить къ себѣ до ея выхода замужъ. Такъ какъ г. М—ва не было въ то время въ Петербургѣ, мать посовѣтывалась съ его двоюроднымъ братомъ г. М—чемъ и они рѣшили, что Лукерью можно отпустить, но г. М—чъ долженъ лично, съ рукъ на руки передать дѣвушку графинѣ.

Въ назначенный день Шевченко взялъ карету и пріѣхалъ за Лукерьей. Съ ними вмѣстѣ отправился и г. М—чъ.

Одѣта Лукерья была просто, но хорошо, въ малорусскомъ костюмѣ.

„Невѣсту» Шевченка графиня приняла очень любезно (это передавалъ матери потомъ г. М—чъ), пригласила ее сѣсть диванъ, угостила шоколадомъ, и заговорила съ него о литературѣ. Лукерья такъ ловко лавировала, что трудно было бы догадаться о ея полномъ невѣжествѣ. (Она едва умѣла читать).

Г. М—чъ скоро уѣхалъ оттуда и потому не могъ ничего болѣе сообщить. Но Лукерья пришла сама на другой день къ намъ и разсказала о своемъ пребываніи у графини Т—ой, при чемъ оказалось, что она только переночевала у нея, а потомъ Шевченко нанялъ ей отдѣльную комнату и переселилъ ее туда… (Къ этому времени относится его письмо отъ 6 сентября, печатаемое подъ № 2). Въ заключеніе она пожаловалась на своего жениха:

— И такый винъ протывный, що хозяйка давала комнату зъ прислугою, а винъ не схотивъ, сказавъ, щобъ я сама прибирала… „що—каже— иобачу, яка та у мене чепурненька“…

Дѣйствительно Шевченко и при матери повторялъ ей нѣсколько разъ:

— Гляды, Ликеро, щобъ чепурненька була… Я ничого не хочу, абы чепурненька була… Важного ты ничого у мене не будешь робыты, хиба зварышь борщу, та пошыешь мени со¬ рочку… та одно знай—щобъ було чепурненько, бо неохайпыхъ я не терплю»…

Прошло нѣсколько дней. Лукерья опять приходитъ къ намъ и разсказываетъ матери, что Шевченко подарилъ ей дорогіе коралы и 200 р. серебряною монетою, а сама, между прочимъ, по немногу забираетъ отъ насъ къ себѣ вещи.

Пришедши однажды, она стала жаловаться на Шевченка:

— Сердытый такый, побачивъ у графыни воду, що забулась днивъ зо два переминыть, та такъ крычавъ на мене, такъ крычавъ!… Щей ногамы тупавъ…

— Не пиду за его!… —рѣшительнымъ тономъ заключила она.

— А якъ же буде?—спросила мать.

— А такъ и буде, що заберу усе що винъ мени давъ, а а за его таки не пиду!… Такый старый, поганый, щей сердытый….

Мать ничего на это не возразила, въ душѣ весьма доволь ная такимъ оборотомъ дѣла,

Скоро послѣ этого опять пришла Лукерья и когда мать открыла ей двери, бросилась къ ней,- и схвативъ ея руку, порывисто поцѣловала.

Мать удивленная (прежде она этого никогда не дѣлала) замѣтила ей, что это неприлично невѣстѣ Шевченка.

— Та вже, слава Богу, я не его невѣста! возразила Лукерья, и при этомъ разсказала слѣдующее:

Шевченко пришедши по обыкновенію къ ней, засталъ у нея въ комнатѣ страшный безпорядокъ: на столѣ вода разлита, лежитъ гребень съ вычесанными волосами, тутъ же валяются грязные чулки, постель неубрана…

— … Винъ такъ якъ кынувся на мене зъ кулакамы,—продолжала Лукерья свой разсказъ,—якъ закричавъ на мене: —„ Я такой не хочу!… не треба мени такой жинки»! .. А я и соби ему кажу: „—И мени такого чоловика не треба!—старый та сердытый!*—тай вышла зъ хаты».

Это такъ разсказывала Лукерья, а было ли оно такъ въ самомъ дѣлѣ—неизвѣстно… Шевченко ничего объ этомъ не го¬ ворилъ, кромѣ того, что „это мерзость», „гадость», онъ только и просилъ ее быть опрятной, и что онъ не выдержалъ…

Лукерья осталась у насъ, но вещей не перевезла, и мать предполагала, что онѣ были у нея на квартирѣ и Шевченко ихъ забралъ къ себѣ. Яо вдругъ получаетъ она отъ него письмо, гдѣ онъ спрашиваетъ не у нея ли вещи? Лукерья сказала, будто у нея, но онъ сомнѣвается… (Письмо отъ 18-го сентября подъ№ 3).

Мать отвѣчаетъ ему, что никакихъ вещей Лукерьи у нея нѣтъ, кромѣ непошитой еще шелковой корсетки и перочиннаго ножа,—остальное Лукерья забрала… Но она (мать) обѣщаетъ ему написать объ этомъ г. М—чу.

Оказалось при разслѣдованіи, что Лукерья всѣ вещи, по¬ лученныя ею отъ Шевченка, перевезла на квартиру своихъ го¬ сподъ и отдала тамъ кому-то на сохраненіе.

Она даже говорила своей квартирной хозяйкѣ, что вотъ, молъ, перевезу вещи и тогда брошу его (Шевченка).

Вещи были отобраны у Лукерьи (корсетку шелковую и коралы Шевченко отослалъ своей племянницѣ Присѣ) и Шевченко написалъ матери полное раскаянія письмо, въ которомъ онъ проситъ ее простить ему-его недовѣріе къ ней, называетъ ее „ридною матирью», желавшей ему только добра и пр. Къ сожалѣнію это письмо не сохранилось.

Между тѣмъ мать, желая узнать истину относительно разрыва Шевченка съ его невѣстою, написала ему, приглашая его къ себѣ объясниться лично. Шевченко назначилъ 2 часа по полудни и выразилъ желаніе, чтобы Лукерья присутствовала при этомъ объясненіи. Приглашенъ былъ также и г. М—чъ. 

Ровно въ 2 часа пріѣхалъ Шевченко. Молча поздоро¬ вался онъ со всѣми и молча сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.

Наконецъ остановился и коротко сказалъ:

— Нехай увійде!

Мать поняла и пошла позвать Лукерью.

Та перемѣнилась въ лицѣ и робко пошла за матерью, но остановилась у порога, не рѣшаясь переступить.

— Ходы сюды, Лыкеро! —позвалъ ее Шевченко.

Она вся блѣдная, трепещущая, съ опущенными глазами подошла къ нему.

Онъ тяжело положилъ ей руку на плечо и глухимъ, сдав¬ леннымъ голосомъ спросилъ:

— Лыкеро, скажи правду, чи я колы вольно обиходывся зъ тобою?

— Ни., тихо, понурившись, отвѣтила она.

— А може я сказавъ тоби колы яке незвычайне слово.

— Ни…

Тогда онъ вдругъ поднялъ кверху обѣ руки, затопалъ ногами, и не своимъ голосомъ, въ изступленіи закричалъ:

—Такъ убирайся-жь ты одъ мене!… бо я тебе задавлю!… (Лукерья стрѣлою вылетѣла изъ комнаты). Усе оддай мени!… усе оддай!… до нытки оддай!… И старыхъ, подранныхъ черевыкивъ я тоби не подарую!…

Глубоко потрясенные этой сценой, всѣ сидѣли въ безмол¬ віи, не будучи въ силахъ произнести ни слова…

Шевченко прошелся нѣсколько разъ но комнатѣ, молча пожалъ всѣмъ руки и также молча уѣхалъ.

Послѣ этого онъ бывалъ у насъ чуть не каждый день, но всегда мрачный, молчаливый, неразговорчивый… Ходилъ все по комнатѣ и тихо самъ себѣ напѣвалъ „яворъ зелененькій»…

Но дѣтей онъ по прежнему любилъ… Только дѣти прояс¬ няли его хмурое чело. Лишь бывало увидитъ которую изъ насъ, меня или сестру мою Маню — тогда еще малютокъ, схватитъ на руки, подниметъ высоко, высоко надъ головою: „Охъ, ты-жъ мое маленьке»! „Охъ, ты-жъ мое велыке»! приговариваетъ со своей обычной, ласковой шутливостью—И мы, дѣти, его обожали…

Такъ продолжалось до самой его смерти… А потомъ… потомъ мы не видали уже больше нашего „дядька кобзаря»…

Не выдержало, видно, горячее сердце!…

Лукерью скоро взяли отъ насъ, дали ей вольную и она поступила въ бѣлошвейный магазинъ. Больше матери о ней ничего неизвѣстно.

——

Лист 2. Многоуважаемая Надежда Михайловна! Вручите Ѳедорови мизеріго и паспортъ моей любой Ликери, и приймите мою искреннюю благодарность за ваши материнскій попеченія о сиротѣ Ликери, и за вниманіе ко мнѣ нехитростному вашему другу, Т. Шевченку. 1860. 6 сентября.

Лист 3. Вельмичтимая мною Надежда Михайловна! Посилаю вамъ лиштви начатые Ликерою, и рисунокъ. Отдайте ихъ кому знаете кончить. Ликеря вчора здаеця збрехала при лици В. Н. шо вона оставила у васъ въ домѣ мои слѣдующій вещи.

2 простини
1 полотенце
6 паръ чулокъ
корсетъ
тепли башмаки
коленкоръ для топокъ
и рисунокъ для мережки

Коли цёму правда? и буде можна то вручите Ѳедорови рекомые вещи, а коли ни, то сообщите о семъ В. Н. яко власть имѣющему. Души моей не шкода було для Ликери, а теперъ шкода нитки. Чудне щось робиця зо мною? Шанующій васъ Т. Шевченко.

——

Ликера — Полусмакова Ликера Іванівна (1840 — 1917), наречена Шевченка. Народилася в селі Липів Ріг Ніжинського повіту Чернігівської губернії (нині — Ніжинського району Чернігівської області), була кріпачкою поміщиків Макарових, залишилася сиротою. Привезена до Петербурга 1859 р. й відпущена на волю, слугувала в домі В. Я. Карташевської — сестри Шевченкового знайомого М. Я.Макарова, де Шевченко познайомився з нею на початку 1860 року. Влітку 1860 р., коли Ликера (після від’їзду своїх панів за кордон) жила в родині Н. М. Забіли на дачі в Стрєльні під Петербургом, Шевченко часто зустрічався з нею, привозив дарунки, справив весільний одяг і мав намір одружитися. 

——

Якщо Ликері у 1860 було 20 років, то Тарасу Григоровичу (1814 р.н.) було вже 46… 

Ну щож тепер ви знаєте реальну історію залицяння Тараса Григоровича: без прикрас та романтичних вигадок. Чи можно було його назвати патріархальною людиною із аб’юзивними примхами? То питання не до мене, а до часів, коли ця історія сталася…

©Ежені МакКвін-2025